Яков Кротов

ПАЛОМНИЧЕСТВО

Паломничество тем проще совершить, чем сложнее путешествовать. И наоборот: чем проще путешествовать, тем сложнее совершить паломничество. Путешествия стали простыми совсем недавно, с началом промышленной революции и глобализации. Сегодня паломничество - не самый дорогой товар на рынке туризма. Сел в автобус и за день доехал туда, куда пешком идти сутки, или куда раньше по полгода ходили. В Иерусалим уже и сто лет назад "паломничали" на пароходе, а теперь перелёт иногда занимает меньше времени, чем стояние в очереди к консулу и контроль на таможне. Цель максимальна, средства минимальны, - всё происходит прямо противоположно тому, как это обычно происходит в духовной жизни: средства погребают под собой цель. Очевидно, что в паломничестве цель и средства находятся в каком-то особом соотношении. Цель - не святыня, дорога - не средство. Было бы, однако, нечестно считать путешествие самоцелью. Это - не паломничество, это - бродяжничество. Бродяги могут быть набожными, могут быть святыми, но паломниками они быть не могут. Хотя, конечно, бродяга так же может превратиться в паломника, как и любой человек - превратиться на время, чтобы потом вернуться к отправной точке. Только у обычного человека отправная точка - это именно точка, а у бродяги отправная точка - многоточие. Различие скорее материальное, чем духовное. Поэтому в паломничество "обычный человек" и "бродяга" вполне равны. Им одинаково нужно цель, отличная от повседневной.

Разница между паломничеством и бродяжничеством красноречива. Она подобна разнице между военным походом и военным господством. Солдат рискует своей жизнью до той поры, пока он в движении. Когда он завоевал пространство, он обитает в нём и уже не рискует. Он превращается из солдата в оккупанта, из того, кто рискует своей жизнью, в того, кто угрожает жизни окружающих. Поэтому бродяги не пользуются любовью окружающих. Их справедливо рассматривают отнюдь не в качестве несчастненьких, проигравших, побеждённых, а в качестве победителей. Они победили пространсто, победили риск. Бродяга может замёрзнуть или умереть от голода, но он не может умереть от страха потерять дом, точку в пространстве. Всё пространство его дом. Чем бродяга отличается от автостопщика, который, напротив, рассматривает пространство как один чужой дом, по которому он бродит из комнаты в комнату. Автостопщик выживает за счёт тех, кто соглашается быть хозяином в безграничном космосе. Бродяга же сам - хозяин космоса, почему живёт недолго и болезненно. Бродяга не самозванец, человек действительно - хозяин космоса, только власть хозяина не в том, чтобы бесцельно бродить из комнаты в комнату.

Паломничество изначально есть религиозный подвиг, подвиг аскезы, упражнение в "памяти смертной". "Ходить перед Богом", словно манекенщица - похвально, но это горизонтальное перемещение. Паломник "ходит под Богом", он перемещается вертикально: подымается ввысь потому, что в любой момент может упасть в могилу. Настоящее паломничество всегда подразумевает смертельный риск. Ной "ходил перед Богом" - пока не построил ковчег и не отправился в плавание без гарантий, не стал "ходить под Богом", как всякий мореход. Человек оставляет единственный надёжный мирок - дом, семью, деревню. Он становится "в путь шествующим" - беззащитным. Во всяком случае, так было в мире, где закон заканчивался на околице или у городских ворот, а в дороге действовал один закон - силы. Сегодня паломники летят в Иерусалим, потому что пройти через мусульманские страны, пройти пешком, не зная языка, - опасно. По этой самой причине древние, настоящие паломники в Иерусалим шли. Погибали по дороге, знали, что могут погибнуть - поэтому и шли. Современный философ назвал бы этот опыт "экзистенциальным": смысл жизни обнаруживается там, где жизнь заканчивается. К бродяжничеству религия - во всяком случае, христианство - обычно относилась плохо именно потому, что бродяга самим постоянством риска отрицает риск, а главное - отрицает то, ради чего рискуют. Вечное паломничество - всё равно, что вечная варка яйца. Во всяком случае, христиане варят яйца, чтобы напомнить о том, как из камня гробницы вышел живой Иисус, а не для того, чтобы варить, варить, варить, превращая живое яйцо в мёртвый камень.

Первое паломничество было гениальным открытием. Второе - талантливым произведением искусства. Третье - аскетическим упражнением, сама заурядность которого подчёркивает смирение аскета. Это не трагедия и не беда, это нормальное освоение Америки. Беда и трагедия начинаются там, где паломничество превращается в процессию, в крестный ход, где безличное, коллективное нагоняет личность и обволакивает её. Паломник и без этого стоит перед массой искушений, которые все сводятся к тому, чтобы у паломничества появилась какая-то иная цель, помимо риска и святости. История религиозности только такие, "социализированные" (или опошленные) паломничества и знает, ведь они повторяемы и описываемы. Паломничества к святым источникам - собственно, и в христианстве хождение в храм часто есть хождение за святой водой (до службы, в чаше у входа у католиков - после службы, в водосвятной чаше у православных). Паломничество ради обретения потомства, ради брака, исцеления, карьеры, прощения грехов, переживания религиозного взлёта. Паломничества регулярные и паломничества коллективные, паломничества, подчинённые жёстким правилам (обычно очень патриархальным, то есть безжалостным к женщинам, беднякам, чужакам). Всё это может быть достойно и праведно, только тут нет привкуса смерти. Это религия, в которой вера - гость еле терпимый, неприлично напоминающий о той горошине, которая намеренно завалена кучей матрасов. Это уже вторичное паломничество, коллекционирование чужих откровений, когда человек последовательно обходит монастыри, храмы, источники.

"Дорога - носитель культуры", - такой фразой начинается предисловие, написанное двумя испанскими министрами, к каталогу выставки о паломничестве в Сантьяго. Формально фраза безумная, ведь дорога ничего не несёт, она ведь стоит на месте. Более того: дорога противоположна культуре как культивации, взрыхлению почвы, и не случайно в Евангелии зерно, падающее на дорогу, обречено погибнуть. Однако, если принять, что министры в данном случае выступали как поэта, всё проще: конечно, носителем культуры является человек, точнее, его ноги - коль скоро речь идёт о культуре путешествия, культуре открытия другого пространства и другой личности. Но отождествить ноги с дорогой, по которой ноги идут, для поэзии нормально и достойно. Жозеф Бедье, поэт, так и писал, пародируя то ли Библию, то ли Гёте: "В начале была дорога". К счастью, в начале был Бог, в начале было творение, и дорогу не Бог создал, а человеческие ноги.

В Западной Европе паломников делили на собственно "паломников" - тех, кто побывал в Палестине и привёз оттуда листья пальмы - на тех, кто побывал в Риме - их называли "римлянами", по-испански "ромерос", и, наконец, те, кто побывал в Компостеле у мощей апостола Иакова - "перегринос", "пилигримы" ("пер агер" - "агер" - "земля", буквально "иноземец"). Во всяком случае, Данте в "Новой жизни" такого различения придерживался. В Рим шли, кстати, отнюдь не к папам (это изыск XIX-XX вв.), а к Плату Вероники (средневековая фальшивка, которую с XVII века стыдливо прячут от публики), в Палестину - к Гробу Господню, в Кампостелу - к мощам Иакова.

Паломничество кажется средневековым явлением, но "настоящее", "тёмное" Средневековье VI-X веков паломничества как раз не очень поощряло. Между двумя взрывами паломничеств в IV-VI веках и в XII-XV веках - полтысячелетия изоляционизма, когда от деревни до деревни было трудно добраться. Паломнический бум - это XII век. Тогда появляются в Кампостеле ракушки, которые нашивали на сумки пилигримы в память о путешествии; в ХХ веке эти ракушки стали эмблемой фирмы, торгующей бензином - покупателю намекали, что с этим бензином он не просто катится, а движется к высокой цели.

Да и в XIV веке паломничали - достаточно вспомнить Чосера. Впрочем, Чосер уже интересуется не целью паломничества, а паломниками. Это очень правильно: живой грешник оказывается интереснее и содержательнее мёртвого святого. Не потому, что грешнику интереснее грешники - вот уж нет! как раз увязшие в грехе люди очень падки на культ святого. Идолопоклонство ведь тоже - грех, вот грешники и идолопоклонствуют перед всем, что годится и что не годится для идолопоклонства. Просто живым интереснее живое, и бессмысленно доказывать, что "святые и сейчас живее всех живых". Это - лишь для веры, а человек не может состоять из одной веры.

Ежегодно в паломничества отправляются 7 млн. поляков (17% населения), в т.ч. 1 млн. - за границу. По всей Европе паломничают каждый год 35 млн. человек (Из "Новой Польши", №7-8, 2003 С. 21). Т.е., среди паломников процент поляков очевидно наибольший, а вот среди туристов, очевидно, наименьший. Паломник поклоняется, турист принимает поклоны словно епископ, совершающий объезд. А самое печальное - для ханжей - что турист не хуже паломника, он не более гордый, он просто - иной. И он более человек, хотя менее ангел.

Христианство уникально не паломничествами, а настороженным отношением к паломничествам. Паломничество - древнее религиозное явление, которое для первых христиан было явлением языческим. Златоуст обличал паломничества, призывая тратить деньги на помощь беднякам, нужда которых есть самое святое место в мире. Свящ. Александр Шмеман через полтора тысячелетия подводил итог: паломничества "гораздо вреднее, чем полезнее", они - признак скольжения Церкви от веры в Христа к веру в благодать (Шмеман. Дневники. С. 63).

Ср. образ пути в Евангелии: Мф. 5, 41.

ЧТО ВИДЕЛ ИИСУС

В Святую землю едут, чтобы увидеть то, что видел Иисус. Побыть Иисусом. Его Тело, Его Кровь, - это сложновато для понимания (хотя когда сам угощаешь гостей последним куском хлеба, отлично понимаешь, что это от себя отрываешь; но мы же зажрались, счет кускам потеряли, так что откуда у нас понимание...). А Его земля, камни, цветочки полевые, - эт-та просто...

Но вот две фотографии из Святой Земли, из Кесарии Маритимы - на одной строительные леса среди стен, на другой апельсиновая ветвь. На которой то, что мог видеть Иисус? Первый ответ - апельсины. Здания возводятся и разрушаются, а флора и фауна всегда. Вот и нет: не было апельсинов в Палестине две тысячи лет назад! Голландцы их из Китая привезли, почему и прозываются фрукты сии "яблоки китайские", "эппл Сина". А какие голландцы две тысячи лет назад!

Вот строительные леса - были. Самое каменное строительство не может вовсе обойтись без дерева.

Вопрос "что видел Иисус" так же коряво поставлен как пилатесово "что есть истина". Не "что", а "кто". В том и драма верующего сознания, что на какое-то время открывшийся Бог заслоняет людей, ради которых Бог и открывается.

Иисусу плевать было на камни, и на Храм Он смотрел не только с высоты Отчего престола - мол, разрушьте, выстрою лучше прежнего, но и с высоты строительных лесов, которые всегда выше того, что строится. Портные не обожествляют церковные облачения, это делают священники, да и то - из новичков.

Вот на людей Иисусу было не плевать. Один-единственный раз Он плюнул, да и то - чтобы слюной исцелить слепого. Мы пытаемся идти за Ним след в след - а Он-то шел след в след за людьми, которых мы боимся, которых чураемся и от которых шарахаемся к Нему. Защити, мол. Ну как Бог защитит от тех, ради кого стал человеком? Никак. Мы ждем, когда Бог переделает людей, а Бог ждет, когда мы полюбим людей такими, какими Он полюбил и не перестает любить. Человек хорошо себя чувствует в лесах с земляникой, а Бог - в строительных лесах с рабочими. Почему, собственно, и горе тому, кто не строит, а разрушает, бросает понты или балдеет.